взял блатной аккорд, — «я родился, не в муках, не в злобе …девять месяцев — это не лет…»
— Шпана, — только и сказала Инга Львовна.
Вечером Лёва и Пал Палыч привезли Мону. Её внесли на носилках, укутанную больничным одеялом. Мона спала. Глаза её были открыты. На минуту все смолкли, даже младенец Кирилл.
— Фига се, красава какая, — присвистнул зять, — Танька, а на тебя ваще не похожа.
— Я что, некрасивая? — сказала Танечка тоном, после которого получают или удар сковородкой или свидетельство о разводе.
— Да нет, ты че, — Вова смотрел на Мону Ли, — просто — другая. Космическая какая девочка. А че с ней?
— Спит, — сказал Пал Палыч. Мону отнесли в детскую.
Еле светил ночник. Голубоватые тени плясали по потолку, жарко грели батареи. Все толкались в дверях. Мону уложили на кровать. Снова заплакал Кирилл, отчаянно и горько, как будто ему стало страшно.
— Папа, — сказала Мона, — а кто там плачет?
— Танечка, — почти не шевеля губами, — сказал Лёва, — принеси сына. Только тихо. И быстро. Таня незаметно отделилась от притолоки, взяла на руки Кирюшу — только распеленала, готовились купать, передала на руки Лёве.
— Осторожно!!! — Лёва на цыпочках подошел к кроватке Моны Ли. Она лежала с открытыми глазами, посмотрела на Лёву с ребенком, улыбнулась:
— Какая большая кукла!
— Он — твой племянник, — сказал Пал Палыч, — это сын Танечки. И Володи.
— Можно, я его поглажу? — Лёва поднес ребенка еще ближе, — мальчик. Я всегда хотела братика. Мальчик, какой маленький мальчик! Все молчали. — Папа, — Мона Ли приподнялась, — я очень хочу есть. Очень хочу есть.
Тут же Инга Львовна с Таней бросились на кухню, а Вова забрал сына, и, уходя, бросил Пал Палычу:
— Совсем с ума сошли! Она ж ненормальная! А уронит…
— Вон пошел, мерзавец, — так же тихо сказал Пал Палыч.
— Да завтра же уедем, психушка, а не семейка, — Вова шел и говорил на ходу. — Ребенка в ящике держат, сумасшедшую какую-то привезли, Мона Ли, видишь ли? Мона! Офигеть… Орск — город контрастов. Таня! Я на вокзал, за билетами. — Стихло, на кухне Танечка резала колбасу, нож сорвался, она порезала палец, и сунула в рот:
— Ба, отнеси ей. Она без хлеба ест. — Инга Львовна села рядом с кроватью. Пал Палыч так и стоял в дверях, а Лёва уже раскладывал на маленьком столике порошки в пакетиках:
— Будем пробовать гомеопатию, теперь сильные препараты отменим. — Мона взяла кусок колбасы, надкусила и вернула бабушке:
— Кровью пахнет. Не буду.
— Обостренное обоняние, — отметил Лёва в блокноте, — это возможно, такая реакция — она была на искусственном питании. Очень-очень любопытно. Прибежала Танечка;
— Вот, Мона, смотри — твои любимые, — открытая баночка крабов, переложенных плотной бумагой, стояла на тарелочке.
— Дай, дай! — как в детстве зачастила Мона, и Таня, разворачивая полоски, кормила Мону — с руки. — Пить, дайте пить, дайте мне пить, — Мона стала повторять слова, будто не надеясь, что их звучание услышат.
Спали беспокойно. Зять никаких билетов на Москву не купил, решил завтра пробовать договориться с проводницей, Танечка кричала, что он дурак — с грудным ребенком мерзнуть на вокзале, тогда Вова разозлился и сказал, что уедет один. Гитару не забудь, папаша, — Таня укачивала Кирилла, — приеду — разведемся!
Инга Львовна прислушивалась к своему сердцу, будто теперь оно, сердце, стало жить отдельной от нее жизнью, — подвело ты меня как! жаловалась она сама себе, — вот уж, не ожидала! Инфаркт! И теперь курить запретили! Видишь, до чего ты меня довело? И пить — только красное вино, и только на ночь, и только рюмочку! Какая ж теперь жизнь, скажи мне на милость?
Пал Палыч ворочался с боку на бок, от сбитых простынь было несвеже, болела голова, чудились чьи-то крики, хлопки дверей, звук спускаемой воды. Поймал себя на мысли о том, что неплохо было бы сейчас оказаться одному, или вместе с матерью, в их стареньком доме на окраине Орска, куда мама бежала из Харбина. Все семейные альбомы, книги, милые безделушки и даже сервиз — все так и стояло не распакованным, после продажи дома. Кому я все это отдам, горько перебирал в уме семейные реликвии Павел, — кому? Танечке — в Москву? Моне? А как теперь с ней, с Моной? Школа? Как? Не было ответа на вопросы. Нужно было спать и дожидаться, когда наступит утро.
Утром завтракали на кухне, раздвинули круглый стол, Танечка вытащила парадную белую скатерть.
— Без спроса! Это же на большие праздники! — ворчала Инга Львовна, — вы сейчас все испоганите, зальете чаем, обязательно опрокинете какую-нибудь кашу…
— Ба, да ладно тебе, — Танечка поцеловала бабушкину щеку, — ты, как курить запретили, готова всех на табак порубить! Пусть Лёва тебе выпишет какое-нибудь успокоительное, правда Лев Иосифович?
— Н-у-у-у, — протянул Лёва, — я сторонник натуральных релаксантов. Баня, немного водки, пешие прогулки, хорошие книги… зачем мучить организм химией? Если водка натуральная, хлебная — прекрасно. Даже медицинский спирт, — он нырнул в карман халата, — разведенный в разумной концентрации, способствует уменьшению агрегации тромбоцитов, повышает общий иммунитет, и даже затягивает язвы при остром гастрите!
— Лева, умоляю, — Пал Палыч сделал кислое лицо, — так мы дойдем до клизм — я прошу прощения у дам! Разлей, а? Невзирая на утро?
Мона за время болезни превратилась буквально в щепочку, обугленную спичечку — ее прекрасные волосы сбились, а ручки были так худы, что, когда Мона подняла чашечку с какао, все буквально бросились — поддержать.
— Вы не пугайтесь, — сказала Мона Ли спокойно и разумно, — все в прошлом. Я ведь слышала всё, что вы говорили, когда сидели у меня в больнице. Особенно Лев Иосифович… по ночам рассказывал палатной сестре. Лёва густо зарделся:
— Я думал, что она в коме? В таких случаях никак не реагируют на внешние раздражители!
— Ох, Левушка, — Инга Львовна тоже не отказалась от рюмочки. — Ваши внешние раздражители приводят в состояние вибрации весь город Орск!
— Скажете тоже, — Лёва был окончательно смущен, — ну, вас послушать, я таки просто — Казанова! — Рассмеялись, расходились из-за стола неожиданно мирно расположенные, даже Вова не отправился на вокзал, а ограничился тем, что заказал межгород с Москвой.
В комнате Моны Ли раздернули шторы, открыли форточку, и Мона с наслаждением нюхала воздух, пахнущий первым снегом. Осторожно поднявшись, она подошла к окну и выставила в форточку руку — на ладонь садились снежинки, она подносила их ко рту, глотала растаявшую воду — и улыбалась.
Ни в какую школу, Мона Ли, конечно, не пошла. Пал Палыч в субботу был вызван к директрисе. Обширная толстая тетка с громовым голосом, бывшая надзирательница женской тюрьмы под Оренбургом (пару лет назад она была ранена на утренней поверке зечкой — заточенная ложка вошла ей в левый бок. Зечка пошла под вышку,
